К столетию Русской Белой эмиграции: «Исчезнувшая Русь»

«Градом Китежем, недосягаемым для всего остального мира, но чей колокольный звон весь мир слышал и продолжает слышать» назвал Русскую Белую эмиграцию Игорь Николаевич Андрушкевич, кадет XXVI выпуска I Русского кадетского корпуса в эмиграции и почетный прихожанин и историк нашей епархии, почивший в августе нынешнего года. Теперь нам, его наследникам, словно колокол, звучит его голос:   

Исключительный характер русской эмиграции легче всего определить, назвав ее «исчезнувшей Русью». Размеры, состав и структура этой Руси позволили тогда многим называть русскую эмиграцию отдельным государством в мире. Правда, у этого государства никогда не было полноправного действительного правительства, но все другие признаки были на лицо. Конечно, также не было у русской эмиграции и своей собственной территории, но в мире существовали и существуют квази-государства без территории, даже обладающие, в той или иной степени, правами экстерриториальности, как, например, Мальтийский орден. Русская эмиграция по своим размерам даже превышала по численности населения некоторые микрогосударства. Сегодня трудно себе ясно представить действительный характер нашей эмиграции, в течение первой четверти века ее существования. Она сохраняется лишь в виде выживших маленьких остатков когда-то мощных структур, в рамках современной колоссальной русской диаспоры. Перенос сегодняшних представлений о современном положении на полвека с лишним назад полностью искажает не только само по себе понимание эмиграции, но также и всю историческую перспективу, в рамках которой она существовала. В настоящее время есть много примеров таких искажений. Я имею в виду не только политические или идеологические искажения, а психологическое и социологическое непонимание истории. 

Под искажающим влиянием идеологических редукционизмов, действующих как прокрустово ложе по отношению к описанию любых исторических процессов, когда речь идет о русской эмиграции, в первую очередь подымаются два вопроса: об ее организационных структурах и об ее политических программах. Однако необходимо с места в карьер установить, что русская эмиграция в 20-е и 30-е годы отнюдь не жила организационными структурами и политическими программами. Если меня сегодня спросить, что мне кажется самым характерным для русской эмиграции тех времён, то мне, в первую очередь, приходит на ум её специфический русский быт. Это было единственное сокровище, которое русская эмиграция вывезла из России.  

В отличие от великого исхода еврейского народа из Египта, у участников великого русского исхода из России в начале 20-х годов прошлого века их Родина, Россия, оставалась позади, позади во времени и в пространстве. У древних же евреев в момент их исхода Израиль ещё был только лишь впереди. Посему они с собой и смогли взять лишь материальные блага. Русская же эмиграция никаких материальных благ с собой взять не могла, за редчайшими исключениями. Вообще в тот момент её единственным благом была сама Россия. Единственное, что они могли с собой взять из этой, для них кончавшейся России, был её быт, русский быт, и русские верования.  

Будкеев Михаил Яковлевич. Вербное воскресенье.

Алексей Хомяков утверждает, что славянское слово «свобода» происходит от словосочетания «свой быт». Таким образом, только лишь имея возможность жить своим бытом, а не чужим, навязанным ему бытом, человек может считаться в полном смысле слова свободным. Кроме того, весьма интересно, что само слово «быт» не имеет полностью равнозначащего ему слова в других языках, хотя корень этого слова сохраняется в индоевропейских языках, главным образом, во вспомогательном глаголе «быть», по-английски to bе. (Имя немецкого племени швабов происходит от этого же корня).  

Оказавшись в изгнании, русская эмиграция, даже в самых ужасных первоначальных условиях своей зарубежной жизни, первое, что хотела сохранить, это свой русский быт. Быт русского народа вообще, его служилого слоя и его интеллигенции (в лучшем смысле этого слова) имел весьма сложный характер. На фундаменте русского народного быта было создано много дополнительных навыков, связанных со службой и с жизнью этого слоя. В основном это был военный служилый слой или тесно со службой связанные социальные прослойки. Со всем русским народом его связывали общие религиозные и национальные верования, каковые органически сосуществовали вместе с целым рядом общеевропейских культурных и жизненных концепций и традиций.  

русские палатки на Лемносе

Моя мать мне многократно рассказывала про первые ужасные дни пребывания в эмиграции, когда их семья оказалась в составе казачьих военных частей, интернированных англичанами на необитаемой части греческого острова Лемнос. Десятки тысяч человек, включая женщин и детей, были высажены с кораблей на необитаемый голый пляж без деревьев и кустов. Бедные греческие поселки находились на противоположной стороне острова, и до них даже невозможно было сразу добраться. Англичане им выдали военные палатки и разломанные большие деревянные ящики, в которых перевозились разные продукты. Также им выдали скудный провиант на неделю, сказав, что через неделю привезут ещё. После этого англичане отбыли на своих военных кораблях, оставив высаженных русских на произвол судьбы. Однако в данном случае английская спесь не только оказалась ошибочной, но и, в конечном итоге, малокультурной, ибо английские  офицеры-аристократы в данном случае забыли, что судьба подлинного аристократа зависит от него самого, а не от посторонних.  

Как мне мать рассказывала со всеми подробностями, сразу же, в первый момент после высадки на неуютный и неприветливый дикий берег пустого острова, их охватил дикий ужас. Однако это не был ужас перед тем, как они и где будут спать и что будут есть. Это был ужас перед очевидным фактом, что они оказались вне всякого быта, перед полным отсутствием минимального русского быта. Однако ужас длился недолго, ибо вскоре кто-то из начальников дал воодушевляющий приказ: разбить пустое место на улицы лагерного городка, в первую очередь с местом для часовни, для лазарета, для школы и для других служебных мест, а затем приступить к возведению палаток в рациональном порядке.  

женщины на Лемносе

Недавно я где-то читал, что на Лемносе высадилось более 20 тысяч человек, главным образом казачьи военные части. Среди этих тысяч людей было много генералов, офицеров и вообще интеллигентных людей. Нашлись и землемеры, инженеры и иные техники для любого дела. В первый же день работа закипела, и, как говорила мать, в согласии со старой русской культурой, а не советской, в первую очередь были приняты меры для обеспечения минимальных удобств для женщин и детей. В следующие дни все продолжали работать, разводить улицы, маленькие скверы, строить часовню из досок от английских ящиков. Короче говоря, когда через неделю прибыли гордые сыны Альбиона, они не могли поверить своим глазам: перед ними, вместо голого скалистого побережья, оказался маленький городок из палаток, с улицами, скверами, часовней, лазаретом и так далее.  Мать помнила, что английский адмирал открыто признал свое удивление, перешедшее в восхищение, перед её отчимом, генералом Энвальдом, и другими русскими офицерами.  

Но не за английским признанием гонялись тогда русские люди, а только лишь за восстановлением своего русского быта. Русский быт был сразу же восстановлен, сначала в своем минимальном объеме, затем постоянно и органически растущем. В часовне начались богослужения, в маленькой школе начались занятия с детьми, в маленьком амфитеатре под открытым небом начались театральные и музыкальные представления. Конечно, ни о каких пиршествах не могло быть и речи, ибо беспросветная горечь потери России не допускала никакого пиршества, да таковые и не были возможны на старых английских морских галетах и иных подобных продуктах, оставшихся после Великой войны. Такое неумолимое и энергичное восстановление русской эмиграцией русского быта в любых, даже самых ужасных, условиях, с тех пор всегда было настоящей красной нитью этой эмиграции.  

Уже лет через 15 после Лемноса, когда мне было около 6 – 7 лет мои родители повезли меня из маленького провинциального городка Чачак, в центре Сербии, в средний пограничный городок Суботица на севере Сербии, на границе с Венгрией. Там жил брат моей мамы, подполковник Георгий Леонардович Верженский, и там же умер отчим моей матери генерал Энвальд. В этом городе в начале 20-х годов, тогдашние власти Югославии устроили на жительство несколько сот русских эмигрантов, главным образом офицеров. Так вот, одной из первых инициатив местной русской колонии в Суботице было создание русского офицерского собрания в центре города.  

Заведующих этими собраниями выбирали, кажется, ежегодно. Я сейчас не помню, был ли это 1934 или 1935 год, когда этим офицерским собранием в Суботице заведовал мой дядя, который меня в него повел, чтобы показать его. Я помню большой двор, в котором была устроена площадка дли игры в крикет, очень популярный в России до революции. Само собрание состояло из одного большого зала и нескольких комнат. Я помню красиво убранный чистый зал, на стенах которого висели портреты русских царей и полководцев. (Кажется, тогда я впервые в моей жизни увидел портреты русских царей). Мой дядя объяснил мне, что все помещение обустраивалось  убиралось самими офицерами, в свободное от работы время. Все они работали простыми рабочими или мелкими служащими. Мой дядя, артиллерийский подполковник, ветеран Японской и Первой Мировой войн, сначала работал простым железнодорожным рабочим, а затем заведующим железнодорожным складом на станции.  

В русском офицерском собрании в Суботице царил настоящий русский дух и русский быт. Все было чисто, убрано, практично и, самое главное, красиво. Русская местная колония собиралась в этом своем клубе после работы и в свободные дни.Дядя меня предупредил, что в этой обстановке надо вести себя хорошо, то есть надо со всеми здороваться, уступать место старшим, нельзя садиться на пол или на забор, нужно учтиво отвечать на все вопросы и говорить, если нужно, спасибо. Я до этого никогда не был в русской среде, так как сначала жил, ещё маленьким ребенком, в сербской деревне, где не было ни одного русского кроме нас, а затем в маленьком городке, где было очень мало русских. Я привык к сербской среде, главным образом крестьянской, а тут я вдруг сразу встретился с многочисленной русской средой, где были десятки русских офицеров и их дам, скромно одетых (многие офицеры все ещё продолжали носить свою старую русскую военную форму), которые мило и не громко разговаривали между собой. Мне сразу же понравилась эта, доселе мне незнакомая атмосфера, так же как и непонятная мне тогда игра в крикет.  

русские эмигранты в Белграде

Сейчас такого русского быта уже больше нигде в мире не осталось, но иногда у меня возникают его частичные реминисценции при виде старых английских фильмов, изображающих прежнюю английскую жизнь английского культурного общества. В таких случаях я говорю моей жене и моим детям: «Смотрите, это очень похоже на старый русский быт старой русской эмиграции». За одним исключением. В русской среде, кроме этого быта, или, вернее, в его ядре, чувствовалось живое присутствие какой-то сильной духовной идеи, можно было бы сказать, русской православной идеи. Не только потому, что всюду на почётных местах висели иконы, но и потому, что религиозная субстанция чувствовалась за всеми проявлениями русской жизни. Русская эмиграция в основной своей массе в 20-е и 30-е годы прошлого века жила не только своим старым русским бытом, но также и своими собственными русскими верованиями. В данном случае, под термином «верования» я подразумеваю специфический аккорд или букет духовных и культурных ценностей, по отношению к которым в Русской Эмиграции существовал общий соборный консенсус.  

Как известно, социологическое значение верований впервые было чётко разработано испанским философом Хосе Ортега-и-Гассет, а затем некоторыми его учениками (Хулиан Мариас и Каррагори). Однако, это понятие принималось во внимание и предыдущими мыслителями. Например, Фюстель де Куланж пишет, что учреждения древних нам сегодня невозможно понять без учёта их тогдашних верований. Наш великий мыслитель Л. А. Тихомиров тоже систематически ссылается на социологическую важность верований. Он считает верования «частью социального фундамента государства». Я лично в некоторых моих статьях на темы политической теории,включаю верования в число элементов государства.   

на кадетском съезде с супругой
И. Андрушкевич на кадетском съезде

Ввиду  того, что верования являются социальным фундаментом общества, их не так легко  описать. Легче описать или зарисовать точный вид фасада, чем тех фундаментов, на которых он покоится. Однако, не упуская из виду сложный характер верований, можно отметить некоторые их главные составляющие: Православие, русский патриотизм, любовь к русской культуре, любовь к русской истории и любовь к русскому воинству. Чтобы не гнаться за исчерпывающим перечислением всех этих составных частей русских верований, в конечном итоге, можно их всех резюмировать в одном слове: Россия. На моем докладе при закрытии 16-го Кадетского Съезда в Москве в 1998 году, я процитировал известное стихотворение Тютчева:  

Умом Россию не понять, 

Аршином общим не измерить. 

У ней особенная стать: 

В Россию можно только верить

Однако, все подобные определения или описания верований русской эмиграции будут недостаточно выпуклыми, если будет упущена одна деталь, одна нота в этом сложном аккорде. Во всяком случае, я лично всегда сильно чувствовал эту деталь, с самого раннего детства, и только лишь уже под старость это чувство стало немного выветриваться, под давлением и гнетом реальной обстановки. Я имею в виду чувство всех русских эмигрантов, что они принадлежат к одной большой семье.  

Все русские в эмиграции были как бы дальними родственниками между собой, причем это не было только сильным подсознательным чувством, но также и сознательной позицией. Например, нам, русским детям в Югославии, говорили, что ко всем знакомым наших родителей надо обращаться со словами «дядя» и «тётя». Я, приблизительно до моего 8-летнего возраста  даже и предполагал, что все русские офицеры – знакомые моих родителей – были какими-то моими отдалёнными родственниками. Больше того, я хорошо помню, что я в этом возрасте даже предполагал, что любой такой новый для меня дядя, живший в Центральной Сербии, к которому мой отец обращался по имени-отчеству или «господин полковник», должен был знать всех других подобных же моих «дядей», которые жили на севере Сербии, на границе с Венгрией. Однако при этом нужно отметить, что это было вызвано также и естественным чувством локтя между изгнанниками, каковые боялись раствориться в массе окружающих их иностранцев.  

русский кадет в 1938 году

Например, в конце 30-х годов моя семья жила в городе Чачак в Центральной Сербии, где было немногим более 10 тысяч жителей, среди  которых было всего лишь около ста взрослых русских. (Я эту цифру хорошо помню, ибо в 1937 году вся русская колония города Чачка торжественно отмечала 100-летие смерти А. С. Пушкина. Был организован академический акт с артистическими выступлениями детей и молодежи, а мой отец прочитал доклад об истории Китая. После акта вся местная русская колония, кроме маленьких детей, собралась на ужин с музыкой в одном центральном ресторане города, и я помню, как устроители говорили между собой, что все 100 забронированных мест были заняты. Я тоже принял участие в этом ужине, ибо мне уже исполнялось 10 лет.  

Ещё не так давно меня как-то всего передернуло, когда я вдруг по телевидению услышал слова, что где-то были арестованы полицией какие-то «русские проститутки». Ведь мы, дети и молодёжь русской белой эмиграции, раньше твердо верили, что среди русских могут быть коммунисты, но проституток никак не может быть.  

Русские верования, о которых в данном случае идет речь, не были никем выдуманы или скомпонованы. Они дошли до нас по цепочке времён из глубины веков нашей русской истории. Их можно сравнить со старыми, очень старыми иконами, на которых со временем осела гарь горящих свечей. Однако  главная беда была не в подобной гари, которую можно сравнительно легко очистить, а в имевшихся часто попытках наново перемалевать такую древнюю красоту новыми неуклюжими мазками, якобы для подновления и модернизации. Так и получалось, что глубокой сущности подобных икон мы не могли всегда видеть, ибо иногда она была от нас прикрыта наносным второстепенным разукрашиванием. Так и на наши старые русские исконные верования часть русского общества интенсивно малевала чужеродными и часто уродливыми идеологическими наносными пластами. Когда же эти наносные пласты идеологических дешевых красок стали покрываться густой сетью трещин, то было провозглашено истошными голосами: «Смотрите, как русские иконы трескаются и какой у них устарелый вид». У Солоухина есть замечательные слова о том, какая красота выступает, когда удается снести со старых русских икон эти наносные (искусственные, чужеродные малевальные реформы.  

Русская эмиграция оказалась на чужбине со своими русскими верованиями, сильно покрытыми такими идеологическими домыслами, потрескавшимися во всех направлениях. И тут начался новый исторический процесс: потрескавшиеся домыслы начали облупливаться, а некоторые из них и отпадать. Оставшиеся же фрагменты этих домыслов очень часто приходилось самим уже удалять. Этот исторический процесс весьма важен, ибо он был спонтанным, стихийным, что подтверждается его параллелизмом и в России, и в Зарубежье. Кроме того, этот процесс до сих пор систематически умалчивается средствами массовой манипуляции, именно по той простой причине, что этот процесс был именно стихийным, сиречь народным, а не результатом манипуляций сверху или из-за кулис.  

И. Глазунов. Город уходит в небо

Таким образом, русский быт и русские верования, не только сохранившиеся, но и очистившиеся в русской эмиграции в первые десятилетия её существования, были тем  русским кладом, который как бы погрузился под поверхность исторических официальных происшествий в мире. В  этом смысле русская эмиграция была своего рода Градом Китежем, недосягаемым для всего остального мира, но чей колокольный звон весь мир слышал и продолжает слышать. Согласно этой красивой по форме и глубокой по смыслу русской легенде, перед нашествием диких и кровожадных врагов русский Город Китеж опустился под воду озера Светлый Яр. Град Китеж оказался для врагов недосягаемым, но, согласно легенде, они продолжали слышать колокольный звон скрывшегося под водой города.+  

«Вся жизнь в эмиграции. Свидетельские показания и воспоминания через призму восьми десятилетий.» 

И. Андрушкевич 

Кадетское письмо  № 114. Буэнос-Айрес, ноябрь 2019 г. XXV год издания.  

Бюллетень русских кадет в эмиграции. Основан в 1955 году А. Г. Денисенко, кадетом VII выпуска Крымского кадетского корпуса, в эмиграции. Не издавался с 1961 года. С ноября 1995 г. выходит под новой нумерацией, на правах рукописи. Cсылка на источник всегда обязательна.  Учредитель, издатель и редактор: И. Н. Андрушкевич, кадет XXVI выпуска I Русского кадетского корпуса, в эмиграции.   

Deja una respuesta

Tu dirección de correo electrónico no será publicada. Los campos obligatorios están marcados con *